Неточные совпадения
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И, несмотря на то, что ни наука, ни
искусство, ни политика собственно не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти
предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись.
Я и в университете был, и слушал лекции по всем частям, а
искусству и порядку жить не только не выучился, а еще как бы больше выучился
искусству побольше издерживать деньги на всякие новые утонченности да комфорты, больше познакомился с такими
предметами, на которые нужны деньги.
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка
предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это
искусства!.. Это газетная литература!
[«Грюне Гевёлбе» — (буквально: зеленый свод) — название одного из музеев Дрездена, где хранится ценная коллекция
предметов ювелирного
искусства.]
От могучей фигуры старого художника над толпой неосмысленных малышей пронеслось, как вихрь, одушевление фанатической веры в свой
предмет, в высшее значение
искусства…
Но больше всего было натаскивания и возни с тонким
искусством отдания чести. Учились одновременно и во всех длинных коридорах и в бальном (сборном) зале, где стояли портреты выше человеческого роста императора Николая I и Александра II и были врезаны в мраморные доски золотыми буквами имена и фамилии юнкеров, окончивших училище с полными двенадцатью баллами по всем
предметам.
Юлия Сергеевна смотрела на картины, как муж, в кулак или бинокль и удивлялась, что люди на картинах как живые, а деревья как настоящие; но она не понимала, ей казалось, что на выставке много картин одинаковых и что вся цель
искусства именно в том, чтобы на картинах, когда смотришь на них в кулак, люди и
предметы выделялись, как настоящие.
Оттого, разумеется, что военное
искусство, точно так же, как и все другое, не может быть усовершенствовано сепаратно, без всякого отношения к другим
предметам управления и жизни народной.
Потому не может быть и вопроса, как в этих случаях относится красота произведений
искусства к красоте произведений природы: в природе нет
предметов, с которыми было бы Можно сравнивать ножи, вилки, сукно, часы; точно так же в ней нет
предметов, с которыми было бы можно сравнивать дома, мосты, колонны и т. п.
Ощущение, производимое в человеке прекрасным, — светлая радость, похожая на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа (Я говорю о том, что прекрасно по своей сущности, а не по тому только, что прекрасно изображено
искусством; о прекрасных
предметах и явлениях, а не о прекрасном их изображении в произведениях
искусства: художественное произведение, пробуждая эстетическое наслаждение своими художественными достоинствами, может возбуждать тоску, даже отвращение сущностью изображаемого.).
По силам ли автора задача, которую хотел он объяснить, решать это, конечно, не ему самому. Но
предмет, привлекший его внимание, имеет ныне полное право обращать на себя внимание всех людей, занимающихся эстетическими вопросами, то есть всех, интересующихся
искусством, поэзиею, литературой.
Господствующее мнение о происхождении и значении
искусства выражается так: «Имея непреодолимое стремление к прекрасному, человек не находит истинно прекрасного в объективной действительности; этим он поставлен в необходимость сам создавать
предметы или произведения, которые соответствовали бы его требованию,
предметы или явления истинно-прекрасные».
Но несправедливо так ограничивать поле
искусства, если под «произведениями
искусства» понимаются «
предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» — есть такая степень развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все
предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Но мы говорили выше, что, кроме воспроизведения,
искусство имеет еще другое значение — объяснение жизни; до некоторой степени это доступно всем
искусствам: часто достаточно обратить внимание «а
предмет (что всегда и делает
искусство), чтобы объяснить его значение или заставить лучше понять жизнь.
Но зачем же автор избрал такой общий, такой обширный вопрос, как эстетические отношения
искусства к действительности,
предметом своего исследования? Почему не избрал он какого-нибудь специального вопроса, как это большею частью ныне делается?
Уже из этого одного видим, что пение, произведение чувства, и
искусство, заботящееся о форме, — два совершенно различные
предмета.
Гравюра не думает быть лучше картины, она гораздо хуже ее в художественном отношении; так и произведение
искусства никогда не достигает красоты или величия действительности; но картина одна, ею могут любоваться только люди, пришедшие в галлерею, которую она украшает; гравюра расходится в сотнях экземпляров по всему свету, каждый может любоваться ею, когда ему угодно, не выходя из своей комнаты, не вставая с своего дивана, не скидая своего халата; так и
предмет прекрасный в действительности доступен не всякому и не всегда; воспроизведенный (слабо, грубо, бледно — это правда, но все-таки воспроизведенный)
искусством, он доступен всякому и всегда.
Красота формы, состоящая в единстве идеи и образа, общая принадлежность «е только
искусства (в эстетическом смысле слова), но и всякого человеческого дела, совершенно отлична от идеи прекрасного, как объекта
искусства, как
предмета нашей радостной любви в действительном мире.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений
искусства выше красоты действительных
предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве
искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Под действительною жизнью, конечно, понимаются не только отношения человека к
предметам и существам объективного мира, но и внутренняя жизнь человека; иногда человек живет мечтами, — тогда мечты имеют для него (до некоторой степени и на некоторое время) значение чего-то объективного; еще чаще человек живет в мире своего чувства; эти состояния, если достигают интересности, также воспроизводятся
искусством.
Называя
искусством всякую деятельность, производящую
предметы под преобладающим влиянием эстетического чувства, должно будет значительно расширить круг
искусств; потому что нельзя не признать существенного тожества архитектуры, мебельного и модного
искусства, садоводства, лепного
искусства и т. д.
— Произведение
искусства — мертвый
предмет; поэтому кажется, что оно должно быть изъято от этого упрека.
Другое возражение нисколько не прилагается к воззрению, нами высказанному: из предыдущего развития видно, что воспроизведение или «повторение»
предметов и явлений природы
искусством — дело вовсе не излишнее, напротив — необходимое.
Но если все
искусства могут указывать новые интересные
предметы, то поэзия всегда по необходимости указывает резким и ясным образом на существенные черты
предмета.
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «прекрасное» есть отдельный живой
предмет, а не отвлеченная мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных произведений
искусства: они всегда имеют содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Но
предмет нашего исследования —
искусство как объективное произведение, а не субъективная деятельность поэта; потому было бы неуместно вдаваться в исчисление различных отношений поэта к материалам его произведения...
В этом смысле
искусство ничем не отличается от рассказа о
предмете; различие только в том, что
искусство вернее достигает своей цели, нежели простой рассказ, тем более ученый рассказ; под формою жизни мы гораздо легче знакомимся с
предметом, гораздо скорее начинаем интересоваться им, «ежели тогда, когда находим сухое указание на
предмет.
Люди ходят и удивляются: как это они, краски, так хитро расположены! И больше ничего. Написаны целые книги, целые горы книг об этом
предмете; многие из них я читал. Но из Тэнов, Карьеров, Куглеров и всех, писавших об
искусстве, до Прудона включительно, не явствует ничего. Они все толкуют о том, какое значение имеет
искусство, а в моей голове при чтении их непременно шевелится мысль: если оно имеет его. Я не видел хорошего влияния хорошей картины на человека; зачем же мне верить, что оно есть?
Я знаю, что и теперь, назвав актеров, любимцев князя Шаховского, по имени, я вооружу против себя большинство прежних любителей театрального
искусства; но, говоря о
предмете столь любезном и дорогом для меня, я не могу не сказать правды, в которой убежден по совести.
Причина одна:
предмет науки и
искусства ни око не видит, ни зуб неймет.
Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные
предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг
искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?
Прежде Немецкий язык, Математика и Военное
Искусство были почти единственным
предметом науки их...
Недаром поборники чистого
искусства обвиняли наших обличителей в малом знании своего
предмета!
Но представление таких
предметов на сцене было бы оскорблением
искусству и художественному чувству образованного человека, и чем вернее подражание, тем хуже.
Эти художники вовсе не похожи на художников итальянских, гордых, горячих, как Италия и ее небо; напротив того, это большею частию добрый, кроткий народ, застенчивый, беспечный, любящий тихо свое
искусство, пьющий чай с двумя приятелями своими в маленькой комнате, скромно толкующий о любимом
предмете и вовсе небрегущий об излишнем.
В разговорах он ни одним словом не обнаружил своего исключительного, мистического направления, он не касался никаких духовных
предметов, а очень весело, остроумно, не скупясь на эпиграммы, рассуждал о делах общественных и житейских; сейчас заговорил со мной о театре и очень искусно заставил меня высказать все мое увлечение и все мои задушевные убеждения в высоком значении истинного артиста и театрального
искусства вообще.
Пишите об
искусстве, о
предметах, повергающих сердце в сладостное умиление или благоговейный восторг, описывайте, наконец, красы природы, неба…
Положим, ваш покорнейший слуга ровнехонько ничего не смыслит в этих
предметах, он круглый невежда в деле истории, агрономии, астрономии и проч.; но любит он, например, картины и посвящает время свое на изучение изящных
искусств.
При выборе
предмета для своих вдохновений
искусство обладает высшей свободой безгрешности, находится по ту сторону добра и зла.
Для этой таинственной силы, для этой благодати
искусства имеет сравнительно второстепенное значение, каков его
предмет, на чем именно отразилась небесная голубизна.
Достигается это тою таинственной силою, которая скрыта в
искусстве, — силою, которая жизненный ужас претворяет в красоту и делает его
предметом нашего эстетического наслаждения.
"Немецкие Афины"давно меня интересовали. Еще в"Библиотеке для чтения"задолго до моего редакторства (кажется, я еще жил в Дерпте) я читал письма оттуда одного из первых тогдашних туристов-писателей — М.В.Авдеева, после того как он уже составил себе литературное имя своим"Тамариным". Петербургские, берлинские, парижские и лондонские собрания и музеи не сделались для меня
предметом особенного культа, но все-таки мое художественное понимание и вкус в области
искусства значительно развились.
Молодая хозяйка повела своего гостя в сад, и отсюда указала ему на лучшие виды. Слова ее придавали каждому
предмету тот художественный или поэтический образ, который только избранные натуры могут угадывать и уловить в созданиях природы и
искусства, в наружности и душе человека. Волгин восхищался садом, восхищался местностью, но более увлекательной, живописной речью своего прекрасного чичероне.
И когда я сказал, что та наука и то
искусство, которыми торгуют на умственном базаре, маргариновые или, по крайней мере, с большими подмесями чуждых истинной науке и истинному
искусству веществ и что знаю я это, потому что купленные мною на умственном базаре продукты оказались неудобосъедаемыми ни для меня, ни для близких мне людей, не только неудобосъедаемыми, но прямо вредными, то на меня стали кричать и ухать и внушать мне, что это происходит оттого, что я не учен и не умею обращаться с такими высокими
предметами.
Вывод же, который можно сделать из этого, тот, что надо перестать думать, что любовь плотская есть нечто особенно возвышенное, а надо понять, что цель, достойная человека, — служение ли человечеству, отечеству, науке,
искусству ли (не говоря уже о служении Богу) — какая бы она ни была, если только мы считаем ее достойной человека, не достигается посредством соединения с
предметом любви в браке или вне его, а что, напротив, влюбление и соединение с
предметом любви (как бы ни старались доказывать противное в стихах и прозе) никогда не облегчает достижение достойной человека цели, но всегда затрудняет его.
Пятое то, что в нашем обществе, где влюбление между молодым мужчиной и женщиной, имеющее в основе всё-таки плотскую любовь, возведено в высшую поэтическую цель стремлений людей, свидетельством чего служит всё
искусство и поэзия нашего общества, молодые люди лучшее время своей жизни посвящают: мужчины на выглядывание, приискивание и овладевание наилучшими
предметами любви в форме любовной связи или брака, а женщины и девушки — на заманиванье и вовлечение мужчин в связь или брак.